Человек безумный. На грани сознания  - Виктор Тен

Суть концепции П. К. Анохина заключается в следующем. Он выделил два вида воздействий на живые организмы: 1) никогда не повторяющиеся и 2) повторяющиеся ряды воздействий, при этом фактор повторяемости является наиболее характерным. Отсюда следует такая реакция приспособления, как не пассивное, а активное отражение, основным моментом которого является опережение воздействия. В терминах классической рефлексологии это означало: реакция опережает внешний стимул.

Изучая нейромеханизмы рефлекторных реакций, П. К. Анохин уловил т. н. «следовую деятельность», заключающуюся в том, что часть нейронов продолжает свою реакцию некоторое время после прекращения действия, благодаря чему формируется некий континуум активности нейронов, который переходит в случае нового воздействия в состояние внутренней предпусковой интеграции.

Отсюда – прямой логический путь к формированию ключевого понятия «функциональная система», – некий циклический аппарат саморегуляции организма, представляющий собой центрально-периферическое образование. Системообразующим фактором каждой функциональной системы является результат ее деятельности. П. К. Анохин считал, что именно он, результат деятельности функциональных систем, является движущим фактором прогресса живых организмов (Анохин, 1962).

П. К. Анохин старался избегать уподоблений функциональной системы кольцевой структуре, стараясь наделить ее системной открытостью, но с этим у него ничего не получилось. Нет у функциональной системы способности породить нечто не последовательно рядоположенное, подобное себе самой, а нечто прямо противоположное, некий неадекватный рефлекс, который мог бы (если рефлекс вообще способен на это) стать истоком новой психики. Если допустить возможность, что в «опережающем отражении» содержится нечто, что в той или иной форме не содержится в отражаемой действительности, то данное решение представляло собой выход за рамки материализма, в идеализм. Отражение, опережающее сигнал, – это чистый идеализм, а в рамках идеализма в концепциях происхождения сознания вообще нет нужды. Там сознание изначально, в объяснении нуждается появление материи.

Концепция Поршнева в целом вполне «советская» в том смысле, что выражает функциональный фундаментализм. Если кратко изложить эту концепцию, то это поиск «неадекватного рефлекса», разрывающего круг функциональной системы. Отсюда интерес к идее прерывности и «пропасти Декарта».

Особенно значительны на этом пути были достижения ученых французской школы психологии, которых Б. Поршнев называет в числе своих предшественников. «Такой психолог-материалист, марксист И. Мейерсон (следуя в этом за одним из основателей марксистской психологии А. Валлоном), относит себя снова к решительным сторонникам «перерыва». И я открыто присоединился к нему на семинаре в Париже в 1967 г.» (Поршнев, 1974. С. 52).

«Свойств человека не выведешь из свойств животного путем возведения в степень», – писал Поршнев, считая тщетными «усилия закидать пропасть между человеком и животными до краев: человеческую сторону – сравнениями с животными, но в гораздо большей степени животную сторону – антропоморфизмами» (там же. С. 44, 51).

Степуляционный эволюционизм не способен ничего объяснить, дать внятную ретроспективу, начиная от пускового механизма антропоэволюции и кончая возникновением сознания, считал Поршнев. «Раз так, уместно задуматься: разве чудо перестанет быть чудом от того, что предстанет как несчетное множество чудес, пусть «совсем маленьких»?.. Слепцы, вы думаете, что своими измерениями переходных ступеней вы посрамили чудо, а вы теперь поклонились ему несчетное число раз вместо того, чтобы поклониться один раз… Чудо в необъяснимости, в беспричинности, а не в мгновенности. Категория постепенности никак не заменяет категорию причинности», – справедливо упрекал Б. Поршнев (там же. С. 52).

Б. Поршнев подробно анализирует «пропасть Декарта» в книге о происхождении человека, но на самом деле он рассуждает о другом. «Пропасть Декарта» – между бытием и сознанием – применительно к теории антропогенеза выглядит как пропасть между морфогенезом и сапиентацией. У Поршнева речь идет о пропасти между рефлексологией и психологией сознания в рамках сапиентации, т. е. он пишет о постдекартовой пропасти, которую здесь предлагается именовать «бехтеревской» по праву научного приоритета. В. М. Бехтерев писал о ней задолго до начала преодоления рефлексологических иллюзий его коллегами, как отечественными, так и западными, которые – осмелюсь утверждать – не преодолели их до сих пор.

Б. Поршнев ссылается на то, что «обнаружили в онтогенезе человека последовательные материалисты-психологи во Франции А. Валлон и другие: на пути развития от чисто животных действий к человеческой мысли вторжение этой последней вместе с речью не только не дает ребенку сразу ничего полезного, но является сначала фактором, лишь разрушающим прежнюю систему приспособлений к среде, в этом смысле вредным» (там же. С. 78).

После Уоллеса и Дарвина мы знаем, что эволюция всегда работает в направлении повышения адаптивности вида, а в онтогенезе Homo sapiens выявляется «вредность» сознания в период его обретения ребенком, его антиадаптивность. По сути дела, это эволюционный сбой, некий «обратный ход», инверсия, а ведь согласно биогенетическому закону, все попытки опровержения которого оказались несостоятельны, онтогенез краткосрочно рекапитулирует филогенез. Уже после смерти Б. Поршнева вышла монография Н. П. Бехтеревой, где говорится о том, что уход в устойчивое патологическое состояние психики (УПС) является фактором адаптации, что затрудняет лечение (Бехтерева Н. П., 1988. С. 81).

Получается, что появление сознания, не продолжающего, а разрушающего адаптивные рефлексы нормальных животных, не укладывается в логику степуляционного хода эволюции. Сознание явилось в мир, как антиадаптация.

С другой стороны, мы знаем, что сознание является самой результативной адаптацией, потому что позволяет виду приспособиться к любому климату и ландшафту. Только благодаря ему человек, изначально тропический вид, освоил все земные ландшафты и околоземное пространство, и всюду организовал себе приемлемый комфорт. Но это было обретение через смертельно опасное и трагическое падение, а не очередной тривиальный шаг в ходе эволюции step by step. Ступив на эту тропу, пресапиенсы оказались в худшем положении, чем были, когда обладали только инстинктами и рефлексами, очередной шаг низвергнул их в замаскированную пропасть и вызвал гибель большинства их популяций.

Основное содержание книги Б. Поршнева составляет тщательное рассмотрение этой пропасти и ретроспектива процесса, который позволил отдельным «троглодитидам» выбраться из нее с обретением нового качества в виде мышления-языка. Речь идет об инверсионном развитии психики пресапиенсов по новой, нестепуляционной логике, а именно неразумие – безумие – разум.

«Итак, – пишет он, – психически больные люди – это неизбежное, по законам генетики, воспроизведение в определенном маленьком проценте человеческих особей отдельных черт предкового вида – палеоантропов» (Поршнев, 1974. С. 366).

Безумие стирает адаптивные рефлексы нормальных животных, а потом из этого хаоса рождается разум.